Поэзия.

Солнце лизнуло сперва стекло,
Это когда по стене стекло,
Ну, а когда по стеклу стекло,
Словно утюг на ковер упало.
Да, а затем, по ковру скользя,
Нарисовало окно на стенке
И, сделало то, что делать нельзя –
Нахально легло на твои коленки.
Это место мое! Я решительно встал,
Ревность тупая во мне вдруг проснулась,
Прочь его взял и с колен прогнал,
Шторы зашторил, и ты улыбнулась.
Солнце подумало: не повезло!
Я проворчал: ишь, какое скорое,
Медленно солнце за тучу зашло,
Ну а мы занялись кама сутрой за шторами.

Когда я не спешу залечь с девицей
Себя я ощущаю с умилением
Хранителем возвышенных традиций
Забытых, торопливым поколением

Его голове доставало ума,
Чтоб мысли роились в ней роем,
Но столько она извергала дерьма,
Что стала болеть геморроем.

Блажен, заставший время славное
Во весь размах ума и плечь,
Но есть эпохи, когда главное -
Себя от мерзости сберечь.

Начинаю в сотый раз
Вспоминать опять сначала,
Как пленительно у Вас
В животе вино урчало.
Словно Муза и Пегас,
Ночью с Вами мы резвились,
И божественно у Вас
В темноте глаза светились.
О, как выпуклы и гладки
(Наслаждение и пытка)
Эти плечи, и лопатки,
И кошачия улыбка.
Я от Вас маниакальный,
Я хотел бы вновь обнять Вас,
Вас увидеть визуально,
Осязать и обонять Вас.
Но разлуки не умерить,
И страданий не унять –
Вас не взвесить, ни обмерить,
Ни понюхать, ни обнять.

Не плачься, милый, за вином
На мерзость, подлость и предательство;
Связав судьбу свою с говном,
Терпи его к тебе касательство.

Назло газетам и экранам
Живая жизнь везде царит;
Вранье на лжи сидит обманом
И бл@дству пакости творит.

Великий облак надо мной качует
И сам к бумага тянется рука
И только родина своя сказать хочу я
Спасибо, за великий русский языка

Раньше было обязательным, для изучения в школьной программе (вечная классика)

Письмо к женщине


Вы помните, Вы все, конечно, помните,
Как я стоял, Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое. В лицо бросали мне
Вы говорили: Нам пора расстаться,
Что вас измучила Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел - Катиться дальше, вниз.
Любимая! Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы, Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму –
Куда несет нас рок событий.
Лицом к лицу Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь,
Корабль в плачевном состоянье.
Земля - корабль! Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был - Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить В угаре пьяном.
Любимая! Я мучил вас,
У вас была тоска В глазах усталых:
Что я пред вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Но вы не знали, Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, Что не пойму,
Куда несет нас рок событий... . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь года прошли, Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!
Сегодня я. В ударе нежных чувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость.
И вот теперь Я сообщить вам мчусь,
Каков я был. И что со мною сталось!
Любимая! Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Я стал не тем, Кем был тогда.
Не мучил бы я вас, Как это было раньше.
За знамя вольности И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-Манша.
Простите мне... Я знаю: вы не та
- Живете вы. С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам. Ни капельки не нужен.
Живите так, Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием, Вас помнящий всегда
Знакомый ваш С е р г е й Е с е н и н.

<1924>

Дмитрий Панарет

В легком соавторстве с С.А.ЕСЕНИНЫМ

Вы помните, вы всё, конечно, помните,
Как я стоял, приблизившись к стене,
Потом ходил взволнованно по комнате,
Но, впрочем, речь пойдет не обо мне.

И не о Вас, хотя мы в вечном споре,
И истины не сыщешь днём с огнём:
Ведь никогда я не был не Босфоре -
Меня не надо спрашивать о нём.

Я не жалею, не зову, не плачу,
Хоть на бору и плачут глухари.
Я увяданья золотом охвачен,
Тоску я чую в отблесках зари.

Стою один среди равнины - голый.
Так дай же, Джим, на счастье лапу мне.
Я полон дум о юности весёлой.
Я - в старомодном, ветхом шушуне.

И я спросил сегодня у менялы:
"Какой, старик, на завтра курс рубля,
И почему так счастья в жизни мало?"
Но он мне не ответил. Сука. Бля.

я люблю и обожаю,
я с тобой почти рожаю,
будешь ты меня любить,
буду чаще ноги брить!!!

Проще попой съехать с тёрки,
Чем учиться на пятёрки.

Соперница


Ты вошла в мою жизнь непрошено,
О моей беде не скорбя,
И, наверно, ты очень хорошая.
Если он полюбил тебя.
Может тоже ты сероглазая,
Жизнерадостна и резва,
Только он ничего не рассказывал,
Даже имени не называл.
Как найти тебя между прочими?
Где ты ходишь в нашем краю?
Я тебя не видала в очи,
Но во всем тебя узнаю.
Я бы рада была не противится,
Но как вспомню минуты встреч...
Береги его, сколько сможешь,
Если я не смогла уберечь...

Я мечтал в голубой лагуне,
Где, как зубы, коралловость рифов,
И на рифах уснула шхуна,
И кружатся тучи москитов.
Где бурлит перламутрово пена,
Разбиваясь о гребни утесов,
Небо там, где необыкновенно,
А на пальмах растут кокосы,
Замереть как то благовейно
Там, где тучи царапают горы
А потом зафигачить «Портвейна»
И заесть его помидором!

Я наивен, смешен, бестолков
Да еще полыхаю как пламя
Если б выстроить всех мудаков
Мне б наверно доверили знамя.

Когда мне о престижной шепчут встрече
С лицом известным всюду и везде
То я внезапно занят в этот вечер
Хотя еще не знаю чем и где

У каждого по замыслу Творца
Своя ума и духа зона
Житейский опыт мудреца
Иной, чем опыт мудозвона

На собственном горбу и на чужом
я вынянчил понятие простое:
бессмысленно идти на танк с ножом,
но если очень хочется, то стоит.

Только в мерзкой трясине по шею,
на непрочности зыбкого дна,
в буднях бедствий, тревог и лишений
чувство счастья дается сполна.

Тоска мужчины о пристиже
и горечь вражеской хулы
бледней становятся и жиже
от женской стонущей хвалы.

Когда, не часто, но бывает -
мне к даме грезится визит,
опять со скрипом оживает
мой изнуренный реквизит.

Владея чудным даром коллективным,
живет она как Ева после рая,
на фиговом листка своем интимном
автографы знакомых собирая.

Творец сочинял человеку детали,
чтоб органов было в достатке,
но дамы рыдали, что им недодали,
и Бог им добавил придатки.

В конторах служат сотни дур,
бранящих дом, плиту и тряпку;
у тех, кто служит чересчур,
перерастает матка - в папку.